У меня жуткая тоска после отпуска мечты, кидает из крайности в крайность, и я пока не понимаю, что с этим делать. Напишу пока про тот зимне-летний вечер, когда на улице +25, но по местному календарю уже зима, а мы накупавшиеся, объевшиеся местной вкусноты, сидим за столом: я, мама и ее подруга, с которой они не виделись хренову тысячу лет, а сейчас говорят так, будто не расставались, а я слушаю, вспоминаю разное, узнаю новое, про маму с папой, про моих детских друзей и прочие щемящие душу подробности.
Вот Ольга рассказывает, как приезжала к нам в гости, в еще самую старую первую квартиру в маленьком поселочке. Мама проворонила тот момент, когда я заснула, подогревает мне молоко, чтобы напоить меня им сквозь сон, а Ольга пытается ее отговорить, мол, зачем, ребенок спит уже. А мама говорит, что у меня такие худенькие ножки, и говорят, что нужно молочка больше пить, чтобы ножки поправлялись.
В этот момент я смотрю на свои икры, которые всегда были довольно массивные, даже когда я весила 50 кг, и глубокомысленно замечаю, что ах вот оно в чем дело, оказывается, молочко во всем виновато. А потом вдруг вспоминаю, как я сплю в своей еще детской кроватке с перилами, и меня зачем-то будят и дают бутылочку с молоком. Я хочу спать, но не могу сопротивляться, просто пью это молоко сквозь полудрему. Даже не знаю, сколько мне было на тот момент - год, два, три?
На все дальнейшие мамины комментарии по поводу "плюшечки", моего мягенького живота и прочих родных лишних килограммов, я авторитетно заявляю, что это все то молочко виновато.
Потом Ольга рассказывает, как мы играли с ее дочкой Юлей. Вот ее я, в отличие от ночного молочка, вспомнить так четко не могу. Мне говорят, как мы качались на качели, которая висела в дверном проеме между моей комнаткой и маминой, по очереди, качали друг друга и никогда не ссорились. Как мы делились игрушками, хотя что одна, что другая, были до своих игрушек обычно жадные. Я припоминаю, что были какие-то полароидные фотографии, где мы с Юлей играем у меня в комнате, гуляем по окрестным сопкам, но ее вспомнить все равно не могу. А Ольга еще говорит, что Юля почему-то не могла сказать "Надюша" и про меня говорила: "А где Надеша? А когда мы поедем к Надеше?". И мне почему-то так тепло становится, когда я это слышу.
После каких-то других обсуждений я вспоминаю, что у мамы когда-то был золотой зуб, а мне он нравился до жути, и я все мечтала, что когда вырасту, тоже поставлю себе золотой зуб. Вспоминаю разочарование, когда мама заменила его на обычный - как же так, такой классный зуб был!
Ольга с мамой вспоминают свои студенческие времена, маму с папой, общих друзей. Все это так тепло и уютно, и ужасно не хочется, чтобы это время заканчивалось. В последний вечер ее муж, Мацубара-сан благодарит нас с мамой, что мы так далеко приехали к ним в гости. На этом маленьком острове есть немного русских, но настоящих друзей у Ольги тут нет, и он очень рад, что его жена снова нашла маму. Мы все едва не рыдаем, а потом нас приглашают обязательно приезжать еще, как только сможем, но лучше, конечно, почаще, уже даже в следующем году. А лучше, говорит Ольга, я вам местных мужей найду, и будем совсем часто видеться!
Не знаю, что там насчет мужей. Но вот в отпуск я уже больше никуда не хочу ездить. Только туда.
Вот Ольга рассказывает, как приезжала к нам в гости, в еще самую старую первую квартиру в маленьком поселочке. Мама проворонила тот момент, когда я заснула, подогревает мне молоко, чтобы напоить меня им сквозь сон, а Ольга пытается ее отговорить, мол, зачем, ребенок спит уже. А мама говорит, что у меня такие худенькие ножки, и говорят, что нужно молочка больше пить, чтобы ножки поправлялись.
В этот момент я смотрю на свои икры, которые всегда были довольно массивные, даже когда я весила 50 кг, и глубокомысленно замечаю, что ах вот оно в чем дело, оказывается, молочко во всем виновато. А потом вдруг вспоминаю, как я сплю в своей еще детской кроватке с перилами, и меня зачем-то будят и дают бутылочку с молоком. Я хочу спать, но не могу сопротивляться, просто пью это молоко сквозь полудрему. Даже не знаю, сколько мне было на тот момент - год, два, три?
На все дальнейшие мамины комментарии по поводу "плюшечки", моего мягенького живота и прочих родных лишних килограммов, я авторитетно заявляю, что это все то молочко виновато.
Потом Ольга рассказывает, как мы играли с ее дочкой Юлей. Вот ее я, в отличие от ночного молочка, вспомнить так четко не могу. Мне говорят, как мы качались на качели, которая висела в дверном проеме между моей комнаткой и маминой, по очереди, качали друг друга и никогда не ссорились. Как мы делились игрушками, хотя что одна, что другая, были до своих игрушек обычно жадные. Я припоминаю, что были какие-то полароидные фотографии, где мы с Юлей играем у меня в комнате, гуляем по окрестным сопкам, но ее вспомнить все равно не могу. А Ольга еще говорит, что Юля почему-то не могла сказать "Надюша" и про меня говорила: "А где Надеша? А когда мы поедем к Надеше?". И мне почему-то так тепло становится, когда я это слышу.
После каких-то других обсуждений я вспоминаю, что у мамы когда-то был золотой зуб, а мне он нравился до жути, и я все мечтала, что когда вырасту, тоже поставлю себе золотой зуб. Вспоминаю разочарование, когда мама заменила его на обычный - как же так, такой классный зуб был!
Ольга с мамой вспоминают свои студенческие времена, маму с папой, общих друзей. Все это так тепло и уютно, и ужасно не хочется, чтобы это время заканчивалось. В последний вечер ее муж, Мацубара-сан благодарит нас с мамой, что мы так далеко приехали к ним в гости. На этом маленьком острове есть немного русских, но настоящих друзей у Ольги тут нет, и он очень рад, что его жена снова нашла маму. Мы все едва не рыдаем, а потом нас приглашают обязательно приезжать еще, как только сможем, но лучше, конечно, почаще, уже даже в следующем году. А лучше, говорит Ольга, я вам местных мужей найду, и будем совсем часто видеться!
Не знаю, что там насчет мужей. Но вот в отпуск я уже больше никуда не хочу ездить. Только туда.